О том, как важно сохранять память о Великой победе 1945 года мы написали в небольшой заметке на сайте Медиацентра, предложив всем желающим стать участником виртуальной акции, рассказать семейные истории о войне, вспомнить живых и погибших героев-ветеранов, дедушек, прадедушек, родных людей, семейная память о которых стала частицой большой истории...
И многие, очень многие отозвались - преподаватели и студенты, жители города и даже других городов. Мы до сих пор получаем письма с фотографиями и историями жизней и судеб солдат Великой отечественной, память о которых теперь сохранится не только в семейных альбомах. Самые интересные истории мы расскажем в нашем проекте.

Таких бесценных фотографий немного. У моего сына были два прадеда, которые оставили после себя память на совсем немногочисленных фото. Он иногда рассматривает эти пожелтевшие и хрупкие документы и, я полагаю, как-то эмоционально взрослеет.

Вот фото солдат, датированное 43-м, артиллерийский расчет… Это мой дед, прадед моего сына. Самарцев Иван Кириллович. Раненный в бою под Кенигсбергом, Прусская операция. Он был подчистую комиссован в самом конце войны. Суровая медицинская комиссия военного времени приняла решение, что этот солдат дальше служить не может. Мужик был взрослый – уже 34, и он хотел драться за Родину. Командир его части вздохнул, посмотрев заключение и диагноз:

— Куда тебе, Ванька, воевать. Ты же инвалид почти. Дома посиди, подлечись, все бабе твоей полегче будет, детишек опять же трое…

— Войну без меня закончат, пока лечусь, что я, как последний… (не привожу здесь крепкого дедова слова).
Деду тогда помогли повоевать дальше: определили практически комиссованного командира артиллерийского расчета старшего сержанта Самарцева в прачечный батальон – обстирывать бойцов на передовой. Не слишком почетно, но около войны. Потом все же комиссовали… Закончил войну в 45-м…

Другая фотография из рассекреченного после перестройки архива. Второй прадед моего сына — Ефим Маркович Фридман, старший лейтенант НКВД. Ефим Фридман был пограничником, а потом — разведчиком-нелегалом… Однажды его жена, до войны еще, услышала по радио, как звучал легкий и запоминающийся баритон победителя смотра Дальневосточного военного округа – ее мужа: «Скажите, девушки, подружке вашей…», но сам он был далеко, в служебной командировке…

Талантливый пограничник, который, хотя и имел нарекания за скверный характер и «невоздержанность в оценке» товарищей и политики партии (они остались в его личном деле), оказался в Европе… В костюме, пошитом у модного портного, он пел в кафешантанах Варшавы, где ностальгировала русская эмиграция и имитировали ностальгию волкодавы из Абвера и шестого управления РСХА. Он был пижоном и немного авантюристом. В репертуаре — классическое танго, ранний Вертинский, ностальгический декадентский шансон… Публика ходила «на Ефима» с его золотым баритоном, кричала «Браво!» и требовала петь снова и снова… Он был популярен среди варшавской богемы, ему прочили карьеру на большой сцене. Вернулся он с задания в 41-м.

В самом начале войны старший лейтенант украинского НКВД Ефим Фридман уже был на фронте. Войска госбезопасности в полном составе бросили на защиту Киевского рубежа. Шли ожесточенные сражения с дивизиями группы армий «Юг» и танковыми частями Гудериана. В конце июля раненый солдат принес с фронта записку: «Немедленно уезжай из Киева. Ефим». Жену Фаину и двух маленьких детей – Галину и Эдуарда успел вывезти отец чекиста. Успел в последний момент… Войска НКВД полегли под Киевом почти в полном составе. Еврей, коммунист и чекист одновременно, Ефим Фридман знал, что в плен его не возьмут по совокупности биографических данных. Далее его судьба неизвестна. Только лаконичная запись на сайте общества «Мемориал» — «пропал без вести в июле 41-го года»…

«Воинское» — написано на письме. Оно же является конвертом для самого себя — если свернуть так называемым воинским треугольником. Поэтому есть «демаркационные линии» с двух сторон — поля и надписи: «Выше (ниже) линии не писать». Адрес отправителя: полевая почта 30693, «проверено военной цензурой» и номер цензора -10700. Здесь же — динамичная картинка: с обнаженными штыками и одинаковым суровым выражением лиц «наши» — пехота — устремлены вперед. На фоне танков, идущих в том же направлении, и покрытых елками гор. Лозунг — как эпиграф ко всему письму : «Смерть немецким захватчикам!» Агитационная картинка иллюстрирует, собственно, здесь же помещенное стихотворение В. Лебедева-Кумача:

Мы идем! Никакие преграды

Не помогут укрыться врагам!

Перед нами синеют Карпаты,

Никуда не уйти от расплаты,

От суда не уйти палачам!

Горы, реки, леса и долины

Мы за зверем фашистским пройдем.

Пусть он мечется в злобе звериной,

Пусть ползет он в берлоги Берлина-

Мы найдем его там и добьем!

«Моя жизнь протекает по-старому, пока никаких со мной происшествий не произошло. Все идет хорошо» Недовольство выражено только в адрес природы:
«Природа в Пруссии какая-то плохая. Много болот, озер и часто стоит непогода, грязь непролазная».
Связано ли это с военной цензурой или это на самом деле так, но автор уверен в скором окончании войны. Может быть, просто утешает родных:
«Наши разведчики много достают «языков», от которых узнают, что у них какая-то паника и не хотят воевать немцы. Возможно, скоро окончится война».
Такого же мирного тона и спокойного содержания следующее письмо – отцу, Василию Михайловичу, который жил в это время отдельно от семьи. Датировано 22 февраля 1945 года, написано, как и первое, химическим карандашом. Конверт не сохранился, но это не треугольник, а листочек в кварту обычного листа.
«…стоял в обороне, теперь сняли нас на отдых, жизнь моя протекает как обычно у военного человека, ни в чем отказа не имеем, живем очень хорошо, всего вдоволь».
Чистосердечно и наивно двадцатилетний мальчик указывает и источник изобилия: «вообще как посмотришь, сколько добра в этой Пруссии есть, то прямо жутко и где мало разрушено».
Стандартный патриотический лозунг со знакомой лексикой содержится только в одном из писем, от 14 декабря 1944 года:
«Мы сейчас готовимся к решающему наступлению, чтобы разбить врага в его собственной берлоге, так что попрем немца до самого Берлина и поставим флаг победы…»
Письмо датировано 12 декабря 1944 года, а получено, судя по штампу, 5 января 1945 года. Ровно за три месяца до гибели адресата.