На меня, как на личность, оказал влияние всего один режиссёр. Я с ним очень хорошо дружил, он много лет параллельно со мной работал, был действительно великий режиссёр и остался в памяти великим режиссёром – это Алексей Юрьевич Герман. Мы с ним почти ровесники, довольно сходны в биографиях: оба дети писателей, оба пришли в кинематограф довольно поздно. Но он – великий режиссёр, а я – просто режиссёр. И это, поверьте, совершенно для меня не унизительно.
Герман был человек с фантастическим чувством юмора, которое абсолютно не хотело совокупляться с реальностью. Он готов был выдумывать всё, что угодно, лишь бы это было весело и смешно. При этом, Леша считал, что весь мир его ненавидит, а сам он ненавидел весь мир, находясь по отношению к нему в иронической оппозиции. Я не могу сказать, что он на какие-то мои качества или поступки оказал влияние. Герман оказал влияние на меня своим существованием: он важен мне был, как параллельная жизнь. Это очень важная штука.

А во всём кинематографе, если меня чему-то и учили, то учил меня вовсе даже не режиссер, а звукооператор Яков Евгеньевич Харон. Это был великий человек. Он отсидел свои 17 лет: 10 лет в лагере, 7 лет в ссылке. Харон был звукооператором фильма «Мы из Кронштадта», а также звукооформителем на многих картинах студии «Мосфильм», и оттуда наше с ним знакомство.
Яков Евгеньевич за свою жизнь очень многое сделал: он так любил кинематограф, что за вынужденный "перерыв" в 10 лет (с 1937 по 1947) не потерял ничего: он прекрасно помнил профессию и в 1947 сразу снова стал звукооператором.

И это – принципиально важно. Я позволю себе привести пример из собственного опыта, чтобы мне самому было проще об этом говорить.
В семьдесят четвертом году я взялся за экранизацию рассказов Бориса Леонтьевича Горбатова «Обыкновенная Арктика».
Рассказы эти написаны на основе опыта, который был у Горбатова при полетах в Арктику и одной зимовки, на которую он остался: привезший его летчик увёз обратно раненного полярника, а второго человека взять с собой не мог. И так Горбатов остался зимовать в Арктике.
Из рассказов надо было написать сценарий. Рассказы очень разные. Написаны они человеком, живущим в ожидании ареста. Однако Горбатов был очень сильный журналист. Приведенные им факты, – очень жесткие, упирающиеся в реальную северную действительность, конфликтные, острые. А запись – достаточно социалистически ориентированная, на социалистический реализм. И записано это с неким "туманцем". И в результате всё оказалось замечательно. Вот было – так, а оказалось – замечательно!
Я когда писал сценарий, уже оттепель-то кончилась, но снимать про социалистический реализм мне как-то не хотелось. Поэтому я «вытащил» всё «журналисткое» из этого дела. Получился жёсткий, достаточно острый сценарий про то, как тяжело жить на зимовке, если девять человек живут в одной комнате, и если каждый день ты стукаешься восемь раз о своих соседей, если при этом надо ещё что-то делать, а надо при этом ещё строить порт!

Когда я сдавал картину, то один из принимающих, заместитель председателя Гостелерадио, Эдуард Мамедов, бывший разведчик, сказал мне следующее: (надо отдать ему должное, я его очень зауважал после этого)

"Ну и что вы мне показали? Где нежный романтизм горбатовской прозы?"

И действительно, "нежного романтизма горбатовской прозы" там не было.
Но то, что имел в виду Горбатов, я снял! И с этой точки зрения, с моей точки зрения, результат больше соответствовал итоговому ощущению, которое возникало у читателя при чтении этой книги, чем если бы я "развесил сопли по окрестным сосулькам".

Откровенно говоря, когда рассуждаешь о недостатках существования чего-то, что ты считаешь отчасти своей профессией, лучше всего начинать со своего личного отношения к делу. Мне кажется, что главные проблемы в журналистике появились не вследствие внешних факторов, а вследствие внутренних. Начались они не сегодня. Развернутая история этих периодов в журналистике никем, по большому счёту, не написана. Я думаю, что могу позволить себе обозначить некие этапы, которые мне кажутся существенными.

Первая проблема из современных в журналистике началась с конца 80-х годов, когда в эту область хлынуло огромное количество непрофессионалов, которым просто "было что сказать". Однако они совершенно не задумывались над тем, какая ответственность на них лежит за то, что они скажут. Это называлось «бешенством правды-матки», и оно было очень существенным с конца 80-х и где-то до начала 90-х годов. В таких условиях, действительно качественная журналистика терялась на общем фоне, и это вполне естественно. В советское время, как вы знаете, прессы было намного меньше. У нас было максимум четыре телевизионных канала на исходе советской власти. Крупные печатные СМИ выходили огромными тиражами. Конечно, их материалы были куда более влиятельными с точки зрения содержания. Кроме того, взаимодействие власти и прессы было в достаточной степени установлено, оно имело свои традиции. Если разрешали публикацию, то публикация оказывалась действенной. И самоощущение прессы было высоким, а отношение граждан к прессе –сочувственным.

Дальше начинаются взаимоотношения прессы и Путина, и здесь уже совершенно другая история. Поскольку Путин не ответственен за отечественную демократию, с его появлением отношения с прессой становятся достаточно напряженными. В первую очередь, это связано с «огосударствлением» телевидения, «подбиранием под федеральную руку» федеральных и региональных телевизионных каналов. В результате этой многолетней последовательной политики мы имеем страну, в которой
главный источник информации (им все-таки пока является телевидение) принадлежит государству и практически не имеет других владельцев. Как вы понимаете, назвать это прессой можно только с большой натяжкой.

Понимаете, у нас никогда не было и никогда не будет и не должно быть власти, которая любит прессу. Никто этого от власти и не просит. С какой стати вы должны любить своих критиков? Но важно, чтобы власть её не душила. У Гийома дю Вентре есть замечательное стихотворение:

На меня интернет не оказал весомого влияния, может быть поэтому я и недооцениваю его влияние, но, во-первых, он в какой-то степени прессу очистил: люди, которые не хотели заниматься прессой, но хотели заниматься информацией, стали блогерами и самостоятельно заполняют информационное поле. Мы проводили занятия сначала по отдельности для журналистов и блогеров, а потом поняли, что сверхзадача одна и та же, и их можно спокойно совместить. И никакого ущемления профессионального достоинства ни тех, ни других не будет допущено.
Конечно, с другой стороны в значительной степени предприняты попытки обуздать и интернет: возникла необходимость регистрации сайтов. Сайты как средства массовой информации – это все штуки последнего десятилетия. У меня ощущение, что интернет, как наиболее трудно поддающаяся регулированию «фига», кажется и наиболее удобной для того, чтобы оправдывать всякие запретительные меры. Ведь очевидно, что пресса значительно более управляема, чем интернет. А тут такое, такое разливанное море, такой ужас! Получается, что один настучавший интернет-деятель, настучавший на другого интерне-деятеля становится источником невероятного, чуть ли негосударственного уровня скандала. Кого-то обвиняют в экстремизме, и т.д... Это все яйца выеденного не стоит на самом деле!